Оглавление

I.    Введение. 3

II.   Первая мировая война в литературе 14-18 годов. 4

III.      К. И. Чуковский: «военные» страницы его биографии. 7

IV.     «Крокодил»: сказка для детей? 15

V.   Статья «Дети и война» как размышление о влияние военной темы на детские души. 18

VI.     Заключение. 23

VII.     Библиографический список 27

I.                  Введение.

Первая мировая война (1914-1918) долгие годы занимала очень скромное место в памяти российских граждан. За десятилетия, прошедшие после войны, сложилось устойчивое представление о том, что она не оставила заметного следа в русской литературе, музыке и живописи. Надолго оказались забытыми имена писателей, ушедших добровольцами на фронт, ставших военными корреспондентами[1]: В. Брюсов, В. Горянский, И. Жилкин, Н. Каржанский, С. Кондурушкин, Ф. Крюков, В. Муйжель, А. Толстой[2], Е. Чириков и другие.[3] В военные годы появились первые литературные и публицистические опыты будущих мастеров слова В. Катаева, М. Пришвина, К. Тренева, И. Шмелева — авторов рассказов и очерков о Первой мировой войне. Без должного внимания со стороны читателей и исследователей остаются публицистика, дневниковые записи, эпистолярное наследие Л. Андреева, М. Волошина, 3. Гиппиус, М. Горького, Д. Мережковского. Пребывают в забвении произведения малоизвестных поэтов и писателей, погибших на войне или в годы революции, произведения музыкантов и художников, запечатлевших канун трагедии России и скорбь народов Европы. К числу первых работ, посвященных этой проблеме, относится монография О. Цехновицера[4]. Ее бесспорным достоинством является обширный именной указатель авторов и произведений о Первой мировой войне.

Предметом исследования является русская литература 1914-1918 гг., отразившая Первую мировую войну, т.е. синхронно изобразившая события войны. В работах по истории отечественной литературы начала XX в. этот период долгое время оставался пробелом, тогда как почти все писатели так или иначе откликнулись на это грандиозное событие.

Целью реферата является определение роли Первой мировой войны в творческой биографии Корнея Чуковского (статья "Дети и война" и сказка "Крокодил")

Этим определяются конкретные задачи реферата:

- исследовать литературно-общественную жизнь России военного времени во всем её своеобразии;

- исследовать «военные» страницы биографии К. И. Чуковского;

- рассмотреть особенности восприятия сказки для детей «Крокодил»;

- определить степень влияния военной темы на детские души, с помощью статьи К. И. Чуковского «Дети и война»

II.               Первая мировая война в литературе 14-18 годов.

Вчитываясь в русскую поэзию 1914-1918 гг., начинаешь ощущать, что её авторы писали не только о войне, а начинали, говоря словами В. Маяковского, писать войною. Об этом свидетельствуют проникновенные строки, передающие состояние раненого воина и сестры милосердия, оставшихся в тылу соотечественников, их думы и тревоги. «Тот не художник, кто на блестящем яблоке, поставленном для натюрморта, не увидит повешенных в Калише. Можно не писать о войне, но надо писать войною!» – утверждает Владимир Владимирович.[5]

Своеобразие стихов на военную тему, написанных в 1914-1918 гг., заключается в том, что лирика, осваивая трагическое, была проникнута гуманизмом ко всем пострадавшим в ее огне: пленным, беженцам, оккупированным странам Европы. В годы войны, когда счет убитым шел на тысячи, русская литература не утратила свой гуманистический пафос. Характерно, что в поэзии и прозе этого времени не встречаются образы жестокости по отношению к врагу. Примером истинно материнского гуманизма является эмоциональный поэтический рассказ Н. Тэффи «Белая одежда» (1914), повествующий о трех девах трех народов: «Та одежда пленным пригодится! Шью ее отравленной иглою, Чтобы их страданьем насладиться!»[6]

Вполне объяснимо, что на первом месте в поэтических откликах на мировую бойню – горе матери, которой суждено пережить своего ребенка. Совершенно очевидно, что женщина-мать, как никто другой, первой ощущает бесчеловечность войны. Внешне трудно соединимое – горе и гордость матери – одно из отличительных черт первых поэтических откликов на войну Н. Грушко («Я четыре сына в муках родила»), Т. Щепкиной-Куперник («Песня над рубашкой»), В. Воинова («Три») и др. «Отпусти меня. Хочется погреться в сече средь огня. Где кружатся пули – майские жуки. Как ежи щетинясь, высятся штыки...» Н. Грушко «Я четыре сына в муках родила» «И как не плакать мне, мой милый! И как не плакать, не рыдать? Где взять мне твердость, где взять силы? Ведь я ... пойми, мой сын ... я мать!» И. Гриневской «Последнее прощание матери»[7]. Не менее яркий след в литературе о войне оставила и отечественная проза. Гуманизм литературы 1914-1918 гг., связующий ее с предшествующей поэзий и прозой о войне, с наибольшей яркостью проявился в изображении непосредственных участников войны. Русская литература всматривалась в облик русского солдата – вчерашнего крестьянина, мастерового, студента-добровольца, – чтобы увидеть воздействие войны на моральный облик «человека с ружьём». Его скупые, но такие ёмкие суждения о происходящем, о Боге, о царе, пославшем от родного дома, об увиденном за границей, солдатские воспоминания о доме и мечты о завтрашней жизни стали основой рассказов В. Муйжеля, Я. Окунева, М. Пришвина, Б. Тимофеева, книги С. Федорченко «Народ на войне».[8] Отечественная поэзия и проза 1914-1918 гг. отразила общественное настроение на протяжении различных этапов войны, меняющееся и неизменное в сознании воюющего народа Литература как часть культуры военного времени тем самым способствовала сохранению духовной памяти о войне, фиксации ее в национальном самосознании. Поэтому она представляет, в свою очередь, научный интерес для исследователей социальной жизни России. Исследование русской литературы 1914-1918 гг. в таком преломлении способствует уяснению сложнейших историко-культурных явлений, связанных с войной; помогает найти ответы на вопросы о формах и способах воздействия культурных установок общества на субъективное восприятие и толкование войны ее участниками и современниками, о том, как индивидуальный опыт войны трансформировался в коллективный опыт военного времени, и какова при этом была роль литературы. Особого внимания, на наш взгляд, заслуживает нравственная составляющая публицистики и литературы о войне, ее социально-этический потенциал.

Первая мировая война, как и последующие военные катастрофы и угрозы XX века, выявила новый глубинно-трагедийный подтекст отношения человека и общества. «Этот подтекст связан с тем, что в XX веке наглядней, чем когда-либо прежде, выявилось, что ценность самой жизни – это не только естественно-природная, но и социально-общественная величина. Трагический опыт XX века свидетельствует о том, что часто общественные институты, ввергая человека в войны, приговаривая его к смерти, «оборачивались» против него»[9]. Русская литература 1914 – 1918 гг. с ее традиционным гуманистическим отношением к человеку была моральным противовесом как революционным устремлениям, так и мечтам о Константинополе.

3. К. И. Чуковский: «военные» страницы его биографии.

 Корней Иванович Чуковский (1882 — 1969) был человеком необычного, удивительного таланта. Неопровержимым доказательством этого является тот факт, что его творчество адресовано людям всех возрастов. В детстве мы познакомились с его удивительными, добрыми, светлыми, оригинальными сказками, которые были для того времени абсолютно новаторскими. Они впервые появились в печати в начале 20-х годов, и сразу вызвали ожесточённые споры, которые потом перешли, к большому сожалению, в самые настоящие нападки на автора. Но, к счастью, сказки, непонятые пролеткультовцами, то время благополучно пережили и сейчас, радуя детей, издаются миллионными тиражами. Но Корней Иванович – это не только детский писатель. Сам Чуковский говорил о своём творчестве так: «Все другие сочинения до такой степени заслонены моими детскими сказками, что в представлении многих читателей я, кроме «Мойдодыров» и «Мух-Цокотух», вообще ничего не писал».

Но такое мнение, конечно, ошибочно. Особенность многогранного, уникального таланта Корнея Ивановича состоит именно в том, что многие из нас, вырастая, не расстаются с писателем, а просто обращаются к другим сторонам его творческой деятельности. Чуковский – это, во-первых, блистательный литературный критик, доступно и интересно разъяснявший творчество, как русских, так и зарубежных писателей. В числе авторов, чьи работы он разбирал, были такие громкие имена, как Шелли, Уитмен, Чехов и, конечно, его любимый поэт Некрасов (за книгу «Мастерство Некрасова» Чуковский был удостоен Ленинской премии). Во-вторых, это замечательный переводчик, приблизивший к нам прозу Твена, Киплинга, О’Генри и других писателей. Список его творческих профессий можно продолжать и продолжать: публицист, текстолог, исследователь детской психологии и т.д. Но Чуковский не просто писал о других авторах, он умел по-настоящему проникнуться духом чужого творчества, пытаясь постичь саму психологию того или иного писателя. Читая его заметки, статьи или комментарии сразу же замечаешь его горячую любовь к литературному творчеству, а самое главное, искренний, живой интерес к создателям тех или иных произведений. Но обратимся к произведениям «Чукоккала»[10] и «Дневник» К. Чуковского.

Само возникновение «Чукоккалы», рукописного альманаха Корнея Чуковского, непосредственно связано с началом Первой мировой войны. Самые первые записи в «Чукоккале» появляются в июне 1914 года, то есть, за два месяца до начала войны.

С военной темой в альманахе связаны так или иначе около трех десятков записей, большинство из которых относятся к августу и сентябрю 1914 года, то есть к самым первым неделям войны.

Первая «военная» запись датирована 20 июля^[11], днем обнародования Николаем II манифеста о вступлении России в войну с Германией, которая за день до этого объявляет войну России. Запись сделана рукой самого Чуковского, он описывает события этого дня в Куоккале:

20-го июля 1914 г. в день св. пророка Ильи, в первый день Великой Европейской Войны, в 70-летнюю годовщину И.Е. Репина, мы, праздновавшие с дорогим именинником этот день, собрались у Чуковских и читали «Пир во время чумы». Н.И. Кульбина потребовали немедленно в Гл. Штаб. За Арнштамом прислали артельщика для немедленного отъезда из Куоккала. Е.П. Кульбина пришла с опозданием, но без вечерней газеты и сообщила о взятии немцами какого-то Люксенбурга, о к-ром мы все спрашиваем, где он? Все обсуждали, что делать, и оказалось, что твердо решили оставаться в Куоккала и не поддаваться общей панике за исключением Арнштамов, которые ушли укладывать вещи[12].

Записи, относящиеся к августу и сентябрю 1914 года по большей части носят характер предположений о длительности и итогах начавшейся войны. В своих комментариях к альманаху Чуковский вспоминает: «Через несколько дней после начала войны я предложил моим гостям написать мне в "Чукоккалу", чего они ждут от войны, и когда она может закончиться»[13]. Большинство из ответивших на вопросы «Когда кончится? Чего жду?», которые Чуковский написал наверху одного из первых листов «Чукоккалы» 3 августа 1914 года, высказывали очень оптимистические оценки как итогов, так и продолжительности военной кампании:

Уверен, что окончится к 25 декабря. Жду полного разгрома швабов. (К. Чуковский).

К Рождеству. Жду разгрома тевтонов. (Н. Евреинов).

Чем скорее, тем лучше – жду федеративной германской республики. (И. Репин)[14].

Из записей этого дня только одна – автограф художника Юрия Анненкова выбивается из общего тона:

Когда кончится война – не знаю и ничего от войны не жду, но я жду, чтобы скорее ожили ноги моего отца, которые отекли во время его бегства из Берлина. (Юр. Анненков)[15].

Но уже через месяц интонация записей начинает меняться. Так, депутат Государственной Думы от конституционных демократов и сотрудник газеты «Речь» Иосиф Владимирович Гессен уже намного более сдержан:

<...> Не сомневаюсь ни на минуту, что самая война непосредственно закончится разгромом Германии и уничтожением Австрии <...>. Но последствия войны неисчерпаемы, она поставит <...> целый ряд вопросов, разрешение коих потребует величайшего напряжения и вызовет огромные потрясения[16].

Запись Гессена сделана 9 сентября 1914 года, на соседних с ней листах расположены еще два ответа на минианкету Чуковского. Журналист, сотрудник «Современного слова» Н.П. Ашешов оставляет запись все еще полную оптимизма:

Новая светозарная эпоха. Полное проявление могучих красот русского духа. Полоса напряженной активности. В насыщенной новым творчеством атмосфере – рождение новых светочей, новых Пушкина и Толстого. Счастливы те, кто будет жить в период полного расцвета России![17]

А фельетонист газеты «Речь» Владимир Азов иронически беспокоится о судьбе русской литературы поле войны:

Я думаю, после войны с русской литературой хорошо будет. <…> Издатели, конечно, воспользуются случаем и понизят гонорары. Но русская литература “вынесет все и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе”. Англия мощная покровительница угнетенных народов, конечно урегулирует на европейском конгрессе вопрос об авансах[18].

Записи Ашешова и Азова не датированы, но, по всей вероятности, сделаны то же время, что и запись Гессена. Обращает на себя внимание то, что в них уже нет прогнозов о скором окончании военных действий.

Отношение к начавшейся войне, как к действительно трагическому событию истории впервые появляется в записи Зинаиды Гиппиус, датированной августом 1914 года без точного указания числа:

Поэты, не пишите слишком рано,

Победа еще в руке Господней.

Сегодня еще дымятся раны,

Никакие слова не нужны сегодня.

В часы неоправданного страданья

И не решенной битвы –

Нужно целомудрие молчанья

И, может быть, тихие молитвы…[19]

Писатель Лазарь Кармен оставляет в «Чукоккале» две записи, одна из которых, судя по всему, является ответом на минианкету Чуковского:

Чем кончится Великая Война? Сейчас в точности сказать не могу. Скажу только, что кончится она…чьей-то победой. И еще скажу, что в этой войне погибнет – много памятников, ценных картин и… альбомов…[20]

Дата под этой записью не проставлена, соседние же записи относятся к середине – второй половине сентября 1914 года. Вторая же запись Кармена относится к моменту взятия германскими войсками бельгийского Антверпена 27 сентября:

Искренне говорю – будь прокляты пруссаки, засыпавшие, здорово живешь, огнем и свинцом милую Бельгию. Все время стоит передо мной картина бегства бельгийских матерей, жен и сестер под дождем снарядов и в черном дыму в соседнюю Голландию. Как должны страдать нежный Роденбах – певец Брюгге, Метерлинк и Верхарн![21]

Кроме записей, так или иначе оценивающих военные события, в «Чукоккале» появляется и ряд изоматериалов,  имеющих отношение к Первой мировой войне. Так, уже 10 августа, под впечатлением первых дней войны, Репин делает в альманахе две зарисовки, на одной из которых изображен один из гостей Чуоквского, напомнивший художнику своими усами кайзера Вильгельма II, а на другой – немецкий рабочий, везущий связанного Вильгельма на тачке[22].

В тот же день Юрий Аннненков заносит в «Чукоккалу» абстрактный рисунок, на котором символически изображает страны Антанты, противостоящие Германии. Рядом с этим рисунком 21 октября Василий Каменский записывает свое стихотворение «На бой!», заканчивающееся строками:

Бай барррабан, – к наступленью – шагом марш

мы – славные – сильные – вольные – мы русские

мы победим![23]

А месяцем раннее, 21 сентября, Юрий Анненков и Николай Евреинов рисуют в «Чукоккале» ребус, в котором зашифрована фраза «Кшесинская, станцуя краковяк в Берлине, захваченном русскими, докажет мощь царя»[24].

Давид Бурлюк заносит в Чукоккалу стихотворение под заглавием "Марсово поле":

Закат ушел и нет надежды

Что вновь забрезжит свет

Прилежно прозирают вежды

Но дух им шепчет "нет".

Это стихотворение сопровождается рисунком, символически изображающую Россию (в виде богатыря на коне), поражающую Германию (в виде обнаженной женской фигуры).

После записей, относящихся к октябрю 1914 года, военная тема в «Чукоккале» не возникает почти целый год. Очередной всплеск записей, имеющих отношение к Первой мировой войне приходится на первую годовщину ее начала – август и сентябрь 1915 года. Этих записей всего четыре, и открывает их автограф Леонида Андреева, сделанный 8 августа:

<...> Сейчас только на одном великом театре идет великая трагедия —это война; но посмотрите, с какой тоской и отвращением принимаются ее страшные трагические формы и суть, с какой поспешностью тысячи маленьких театриков стараются заглушить ее синайский голос писком Петрушки, с какой яростью растревоженных кур ее дикой мощи и грозным призывам противопоставляют свои драмы и комедийки.

Ибо что это значит: услышать голос войны? Это пойти на исповедь и покаяние, переоценить себя, жену, детей и дом, перестроить жизнь, поднять душу и напоить ее крестными страданиями уста, ожечь желчью. Услышать войну – это услышать самого разгневанного Бога <...>[25].

Главная мысль записи Андреева, ее эсхатологический характер, представляющий войну как ситуацию полной переоценки ценностей, ставящей человека перед окончательными вопросами бытия, открывающей последнюю истину, звучит, пусть и в более сдержанной интонации, в записи священника Григория Петрова, датированной 21 октября 1915 года:

Война самый точный градусник для определения и высшей доблести и крайней подлости человека и народов[26].

Одна из двух оставшихся записей принадлежит писателю Борису Лазаревскому. Она датирована 2 сентября 1915 года и, судя по тому, что расположена почти в самом начале «Чукоккалы», отвечает на вопросы «Когда кончится? Чего жду?», заданные владельцем альманаха своим гостям более года назад. В ней уже нет того оптимизма, который звучал в ответах на минианкету Чуковского в первые дни войны, но зато присутствует откровенная неприязнь к противнику, которой не было у авторов записей годичной давности:

Без всяких оснований – интуитивно предполагаю, что война окончится к 20-му января 1916 года. Жду от нее укрощения немецкого холоднодушия и их чисто хорьковской жестокости, которая есть результат перерождения головного мозга и всей нервной системы на почве векового употребления пива…[27]

11 ноября 1915 года в «Чукоккале» оставляет свой автограф военный корреспондент лондонской «Таймс» Роберт Вильтон, начинающийся словами:

Нигде не чувствовалась такая близость между нашими народами как среди простых русских солдат в окопах[28].

После ноября 1915 г. записи о войне в Чукоккале не появляются.

В Дневнике Корнея Чуковского записей, посвященных войне немного. По большей части это связано с тем, что тетради за 1914 и 1916 гг. сохранились лишь частично, а дневник за 1915 год отсутствует полностью. Но, тем не менее, даже по сохранившимся частям Дневника можно увидеть, что тенденция в упоминании войны совпадает с той, что мы увидели в «Чукоккале» – начало военных действий отмечено появлением соответствующих записей, в то время, как уже, по крайней мере,  с середины войны эта тема полностью пропадает из поля зрения Чуковского. Так, за весь 1917 год она не появляется в Дневнике ни разу. Никак не отмечены и окончание войны и заключение Брестского мира.

Первая запись, в которой появляется военная тема датирована 22 июля 1914 г.

Война... Бена берут в солдаты. Очень жалко[29]. Речь здесь идет о призыве на фронт в первой волне мобилизации поэта-футуриста Бенедикта Лифшица.

27 июля – упоминание о встрече с Сергеем Городецким, который «пишет патриотические стихи, и когда мы проходили мимо германского посольства – выразил радость, что оно так разгромлено» [Дневник, 196]. В этой же записи рассказ о визите к А.Ф. Кони, который передает Чуковскому новости из Зимнего дворца: «Государь говорил речь народным представителям. Кони рассказал странное: будто когда государю Германия уже объявила войну и государь, поработав, пошел в 1 ч. ночи пить к государыне чай, принесли телеграмму от Вильгельма II: прошу отложить мобилизацию. Но Кони, к[а]к и Репин, не оглушен этой войной. Репин во вр[емя] всеобщей паники, когда все бегут из Финляндии, красит свой дом (снаружи) и до азарта занят насыпанием в Пенатах холма на том месте, где было болото <...>»[30].

И, наконец, 4 августа Чуковский описывает свою встречу с Еленой Анатольевной Молчановой, секретаршей Николая Евреинова, которая находится в состоянии паники по поводу начала войны: «<...> она б[ыла] в городе и крикнула издали: новости. Что такое? Мы накануне войны с Турцией. Завтра будет объявлена! – Четыре мильона русских лавой идут на Берлин: там им такие волчьи ямы и западни. Два мильона пройдут, а два мильона в резерве. – В Берлине ужас – революция неминуема. Оказывается, кайзер в третьем поколении уже сифилитик: безумный! Что делали с русскими в Германии! <...> Все это она говорила трясясь, так-то сологубо-передоновски»[31].

Этот дневник - документ, который во много раз увеличивает наши познания и о его авторе. Но дневник писателя не оспаривает, не заменяет существующие взгляды: он расширяет и дополняет их, подтверждая цельность К.И.Чуковского, самобытность личности, органичность его творчества, отсутствие лукавства в оценках или притворства во мнениях. Дневник убеждает, что основные жизненные позиции автора сокровенных записей те же, что и в «откровенных», опубликованных им самим произведениях.

Дневник Чуковского - поразительный человеческий документ, свидетельствующий о непрестанной работе души по «очищению», совершенствованию и творчества, и характера. Это его качество вызвано одним из главных талантов Чуковского - талантом самовоспитания, упорным «деланием самого себя».

IV.           «Крокодил»: сказка для детей?

«Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что «Крокодила» знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано «Автор „Крокодила“». А как старательно, с каким трудом писал я другие свои книги, например «Некрасов как художник», «Жена поэта», «Уолт Уитмен», «Футуристы» и проч. Сколько забот о стиле, композиции и о многом другом, о чем обычно не заботятся критики!… Но кто помнит и знает такие статьи! Другое дело — «Крокодил». Miserere.»[32]

Первая детская поэма "Крокодил" (1916) родилась случайно. Корней Иванович вместе с маленьким сыном ехали в поезде. Мальчик болел и, чтобы отвлечь его от страданий, Корней Иванович начал рифмовать строки под стук колес.

В 1919 году издательство Петросовета (в Смольном) выпустило "поэму для маленьких детей" Корнея Чуковского "Приключения Крокодила Крокодиловича" с рисунками художника Ре-Ми (Н. В. Ремизова). Книжка, изданная альбомным форматом, и сейчас поражает сочетанием изысканности – и демократизма, оформительской щедрости - и вкуса, озорной раскованности – и почти математического расчета, причудливости сказочных образов - и непонятно откуда возникающего, но выпуклого и достоверного образа времени. Тем более она поражала современников той аскетической, затянувшей военный ремень эпохи - "рваное пальтишко, австрийское ружье", – когда "пошли наши ребята в красной гвардии служить", как сказано в "Двенадцати" Александра Блока, этом "Ночном дозоре" Октябрьской революции. Книжка должна была казаться залетной птицей из иных времен. Каких? Прошлых? Будущих?

Само «появление» Крокодила на улицах города тогда никого особо не удивляло – в народе уже давно были популярны песенки вроде «По улице ходила большая крокодила...» и «Удивительно мил жил да был крокодил...». Петровский утверждал, что на образ всё глотающей рептилии могла повлиять и повесть Ф. Достоевского «Крокодил, или случай в Пассаже», чтение которой Чуковский слышал у своего друга И. Репина. Никаких вопросов у тогдашних читателей не вызывало и возмущение народа по поводу того, что Крокодил говорит по-немецки. Во время 1-й мировой антигерманские настроения были настолько сильны, что даже Петербург переименовали в Петроград, и плакаты «По-немецки говорить воспрещается» действительно висели в городе. По улицам еще ходят городовые, а «доблестный Ваня Васильчиков» гордится тем, что «без няни гуляет по улицам». Героем детского стихотворения впервые становится героический ребенок, который, взмахнув «своей саблей игрушечной» заставляет страшилище вернуть проглоченных. Вымоливший пощаду Крокодил возвращается в Африку, где рассказывает царю Гиппопотаму о мучениях их «братьев», заточенных в зверинцах. Возмущенные звери идут войной на Петроград, и горилла похищает девочку Лялю (прообразом которой послужила дочка художника З. Гржебина – «очень изящная девочка, похожая на куклу»)

Разумеется, Ваня Васильчиков снова одерживает легкую победу, и сказка заканчивается таким близким народу России 1916 г. призывом к миру:

«Живите вместе с нами,

И будемте друзьями:

Довольно мы сражались

И крови пролили!

Мы ружья поломаем,

Мы пули закопаем,

А вы себе спилите

Копыта и рога!»

И хотя авторская ирония присутствует в «Крокодиле», сказка от этого не превращается в пародию – именно за это ее безумно полюбит самая разная детвора – от дворян до беспризорников. Здесь не было сюсюканья взрослого и скучной нравоучительности, поэтому Ваня Васильчиков воспринимался как «свой», настоящий герой.

Полное значение этой книжки станет ясным лишь в исторической ретроспективе – потом, когда, оглядываясь назад, станут искать и находить истоки новой культуры. Тогда Юрий Тынянов – выдающийся ученый с острейшим чувством истории – напишет: «Я отчетливо помню перемену, смену, происшедшую в детской литературе, переворот в ней. Лилипутская поэзия с однообразными прогулками героев, с их упорядоченными играми, с рассказом о них в правильных хореях и ямбах вдруг была сменена. Появилась детская поэзия, и это было настоящим событием. Быстрый стих, смена метров, врывающаяся песня, припев – таковы были новые звуки. Это появился "Крокодил" Корнея Чуковского, возбудив шум, интерес, удивление, как то бывает при новом явлении литературы»[33].

«Мне долго советовали, чтобы я своей фамилии не ставил, чтобы оставался критиком. Когда моего сына в школе спросили: «Это твой папа «Крокодильчиков» сочиняет?», – он сказал: «Нет», потому что это было стыдно, это было очень несолидное занятие[34].

Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощную и неподвижную сказку леденцов-сосулек, ватного снега, цветов на слабых ножках. Детская поэзия открылась. Был найден путь для дальнейшего развития

5. Статья «Дети и война» как размышление о влияние военной темы на детские души.

Участие детей в войне – явление противоестественное. Между тем в российской прессе 1914-1917 годов имеется немало сведений о героизме и самопожертвовании юных воинов, которые наравне со взрослыми выступили на защиту своей Родины.

Масштабность и значимость Первой мировой, взрыв патриотизма, относительная близость фронта, активизация общественной жизни в тылу, многочисленные беженцы и раненые – всё это способствовало тому, что сотни добровольцев стали «сынами полков» российской армии.

Война привнесла и некоторые новые моменты в детскую жизнь. Участвуя в общественной и благотворительной работе, дети получали «первые уроки гражданственности». Они помогали взрослым ухаживать за ранеными, оборудовать в учебных заведениях лазареты, устраивать различные сборы пожертвований.

Знаток детской души Чуковский подчеркнул ещё одну специфическую сторону в детском восприятии войны: «Преподаватели истории и географии должны быть благодарны войне. Она – их величайший помощник. Политические взаимоотношения держав изучены учениками до тонкости. Дети нынче доподлинно знают, что думает Швеция, и что замышляет Голландия. Для них нет дипломатических тайн. Карту Бельгии они рады приласкать и погладить, а карту Германии бьют кулаками… Ужасные призраки войны скрыты от их внимания той блестящей, красочной и шумной декорацией, которая, прежде всего, привлекает детские взоры».

Над Чуковским навис призрак мобилизации. «У меня весь день омрачен тем, что, заглянув в свой паспорт, который я только вчера разыскал, я увидел в графе „отношение к воинской повинности“: совершенно пустое место. Я отправился к воинскому начальнику с карточкой от одного чиновника – но ничего не мог добиться; сволочь писарь в Пскове – в мещанской управе спьяну не проставил, что я единственный сын!» – записывал он 26 июля. Идти на фронт ему совершенно не хочется: всеобщим воодушевлением он не охвачен, по закону служить не должен; кроме того, он не только единственный сын, но и единственный кормилец семьи с тремя детьми. Он всей душой ненавидит войну, демонстративный ура-патриотизм ему противен. И в этом он был не одинок – так или иначе неприятие войны выражали многие его друзья. Герой повести Анненкова, Коленька Хохлов, в первые дни войны доказывал своему отцу, старому демократу, упрекавшему его в том, что он не идет на фронт добровольцем: «Я не иду на войну, потому что не вижу в ней смысла, потому что не понимаю – слышишь? – не понимаю, какого черта меня туда посылают?»[35]

Призыв в армию грозил Чуковскому довольно долго: он ив 1916 году опасался мобилизации, о чем свидетельствуют дневниковые записи. Все-таки он был человек сугубо мирного времени. Война делает таких людей с их многочисленными яркими талантами ненужными, и талант уходит в одно: быть бы живу, остаться бы человеком, принести бы хоть немного пользы, когда все, что ты умеешь делать, резко обессмыслилось. В Первую мировую Чуковский писал военные очерки об Англии, во вторую – статьи для английского вещания Совинформбюро. И в обе мировые войны он задумывался о том, что вообще уходило из поля зрения большинства: о детях, о том, что несет им война и как с ними о ней разговаривать, как «хоть частично обезвредить то ядовитое, злое, что за эти кровавые месяцы внесли мы в души детей». В конце 1915 года в «Ниве» вышла большая статья «Дети и война», где Чуковский спрашивал: «Что станется с этим роковым поколением, взрастающим среди громов и пожаров? Как пожнет оно наш кровавый посев?».

Он писал об опасности «нервической болезненной ненависти», которая зарождается в детском сердце, о неизбежных жестоких играх в войну, где никто не хочет быть немцем, – и на эту роль назначают бессловесных собак и кошек, которых потом в азарте битвы могут замучить. О ксенофобии, которая просыпается в детях (Чуковский рассказывает в статье о детях врача, которые предложили отцу не лечить, а отравить ни в чем не повинных немецких колонистов, живших по соседству). «Хорошо ли это, что шестилетний ребенок жаждет убивать и калечить? Хорошо ли, что он непрерывно живет впечатлениями крови, убийства и злобы? – спрашивал автор. – Что делать отцам, матерям, учителям, воспитателям? Как спасти драгоценные души детей от катастрофического влияния войны?».

И отвечал: военные игры – неизбежный этап взросления ребенка, гневаться – его «законное право»: «возмущенное нравственное чувство есть огромная социальная сила, и подавлять ее в будущем гражданине нельзя. Нужно только, чтобы воспитатель умел разумно направлять это чувство, обуздывать, регулировать его».

Война, писал Чуковский, может научить ребенка не только жестокости и ненависти – но и любви, братству, состраданию. Он приводит многочисленные примеры «помощи трудовой, рабочей». И ругает ура-патриотические журналы, рассказывающие о детях на войне: «Как смеем мы, взрослые, завлекать детей под огонь!» Сочувственно цитирует офицера, который говорит, что дети на фронте – помеха, обуза, «курят махорку, пьянствуют, мерзнут, голодают, ругаются». И от всей души предлагает современным журналам вместо эффектного геройства изображать геройство подлинное, незаметное, будничное – и написать «повесть о мальчике Юшке, который спас мать от пожара или братишку от бешеной собаки, в то время как Дима болтался у всех под ногами, всем надоедал, всем мешал, попадал непрерывно впросак и – без подвигов, ощипанным цыпленком, возвратился уныло домой. Это была бы чрезвычайно полезная повесть, полезная и для детей, и для армии».

На их детские годы на заре века пришлась война с Германией. Юные добровольцы, защищая Отечество на фронтах войны, получили первый боевой опыт. Через четверть века, уже в зрелом возрасте, многим из них вновь довелось взяться за оружие, чтобы снова встать на защиту Родины…

Гуманизм литературы 1914-1918 гг., связующий ее с предшествующей поэзии и прозой о войне, с наибольшей яркостью проявился в изображении непосредственных участников войны. Русская литература всматривалась в облик русского солдата - вчерашнего крестьянина, мастерового, студента-добровольца, чтобы увидеть воздействие войны на моральный облик «человека с ружьём». Его скупые, но такие ёмкие суждения о происходящем, о Боге, о царе, пославшем от родного дома, об увиденном за границей, его воспоминания о доме и мечты о завтрашней жизни стали основой рассказов В. Муйжеля, Я. Окунева, М. Пришвина, Б. Тимофеева, книги С. Федорченко «Народ на войне». На страницах этих произведений предстала не Вселенская, а конкретная война, реальная атака, перевернувшая человека, заставившая его забыть себя, но вспомнить Бога, почувствовать в себе зверя и грешника.

Война высветила внимание отечественных мыслителей к духовным ее причинам и интерес к послевоенному мироустройству, чрезмерную веру в некое очищающее начало мировой войны и высокое предназначение России. «Неожиданно» долгая война обнаружила мечтательность творческой интеллигенции, ее порыв и быстрое угасание. Имевшая опыт познания войны (Ф. Крюков, В. Муйжель, Я. Окунев, А. Толстой, И. Шмелев), литература ставила этические ориентиры, а иногда и нравственные «ограничители» в отвлеченно-абстрактных размышлениях. Говоря словами Л. Андреева, литература способствовала переводу войны из высоких сфер философской мысли в план человеческий. Литература заняла достойную позицию и в вопросе о выходе России из войны. В публицистике и в своем творчестве писагели выражали тревогу по поводу накапливающейся злобы, ожесточения «человека с ружьем», опасности «войны всех против всех». Литература 1914-1918 гг., отразившая войну, которая именовалась первоначально Великой, а завершилась Брестским миром, выявила отношение к ней общества: и величие духа, и истоки трагедии России.

Правдиво и достоверно рассказывает о жизни детей в годы Первой мировой войны К.И.Чуковский[36]. Он приводит множество примеров детской самоотверженной помощи и сострадания, но также правдиво описывает случаи жестокости и ненависти к «германцу», точнее, к обобщенному «образу врага» в детских играх, разговорах, сочинениях и т.д. "Война огрубит их нравы, ожесточит их сердца, - пишет мне одна интеллигентная женщина. - Я стараюсь отвлекать их от войны, так как в этом возрасте они понимают лишь факты, а факты несут только ужас". Но разве немощным материнским рукам заслонить от детей войну? Да и вправе ли они заслонять от детей вселенское, мировое явление, которым ныне живет человечество? Нужно, чтобы детское сердце билось в унисон со всем миром, привлекало бы исподволь к общечеловеческой жизни, а не коснело под стеклом, в оранжерее, отгороженное от всех ветров и морозов. Она знакомит нас со многими детскими судьбами, искореженными войной, сиротством, нищетой и нуждой.

«Если юный школьник и рисует отрубленную голову, то делает он это без всякого содрогания и ужаса, совершенно так же, как бы он рисовал разломанную свою игрушку»[37]

VI.           Заключение.

Цель и задачи, поставленные в работе, выполнены. Изучена литературно-общественная жизнь России военного времени во всем её многообразии, рассмотрены «военные» страницы биографии К. И. Чуковского, особенности восприятия сказки для детей «Крокодил», раскрыто влияние военной темы на детские души с помощью статьи К. И. Чуковского «Дети и война».

Первая мировая война и ее последствия оставили глубокий след в душах литераторов. Для некоторых тема войны стала одной из основных для творчества вплоть до начала Второй мировой. Но, к сожалению, многие произведения не сохранились до наших дней, сведения о них остались только в виде описания в дневниковых записях и письмах свидетелей их написания.

 В первом пункте мы показываем, какой была литература во времена Первой мировой войны. Авторы русской поэзии (1914-1918гг.) писали не только о войне, а начинали, говоря словами В. Маяковского, писать войною. Творчество писателей того времени это протест против социальной несправедливости. Против войны, измучившей не только тех, кто находится на передовой, но и тех кто, находясь за линией фронта, ведет постоянную борьбу со смертью от голода, нищеты, непосильного труда, болезней. Центральный социально заостренный образ писателей и поэтов — страдающая мать. Мать, сына которой забрала война. Мать, дети которой у нее на руках умирают от голода, одного из последствий войны. Образы в их работах предельно просты, но по своей эмоциональности и напряженности они не имеют себе равных.

Не менее яркий след в литературе о войне оставила и отечественная проза. Большинство писателей, отразивших в своих работах военную тематику, были не сторонними наблюдателями, а непосредственными участниками военных действий. В их произведениях отразилась война в том виде, в котором она предстала перед миллионами простых солдат – вчерашних крестьян, мастеровых, студенов-добровольцев. С началом Первой мировой войны события, потрясшие мир, стали предметом художественного осмысления писателей многих стран, вступивших в войну. Проза тех далеких лет оперативно откликалась на все происходящее в мире.

Во втором пункте мы рассматривали «военные» страницы биографии К. И. Чуковского. Корней Иванович Чуковский (1882 — 1969) был человеком удивительного таланта. Неопровержимым доказательством этого является тот факт, что его творчество адресовано людям всех возрастов. Его судьба была удивительной не только из-за своей продолжительности — Чуковский пережил несколько литературных эпох, и в каждой из них его талант раскрывал новые грани: он был критиком, детским поэтом, переводчиком, прозаиком, литературоведом, мемуаристом. Но стоит обратиться к произведениям «Чукоккала» и «Дневник» К. Чуковского. Само возникновение «Чукоккалы», рукописного альманаха Корнея Чуковского, непосредственно связано с началом Первой мировой войны. В Дневнике Корнея Чуковского записей, посвященных войне немного.

Тенденция в упоминании войны совпадает с той, что мы увидели в «Чукоккале» – начало военных действий отмечено появлением соответствующих записей, в то время, как уже с середины войны эта тема полностью пропадает из поля зрения Чуковского. Кроме записей, оценивающих военные события, в «Чукоккале» появляется ряд изоматериалов, имеющих отношение к Первой мировой войне. А дневник Чуковского - поразительный человеческий документ, свидетельствующий о непрестанной работе души по «очищению», совершенствованию и творчества, и характера.

 Третий пункт отлично характеризуют слова самого К. И. Чуковского «Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя «Крокодила», и я сделался знаменитым писателем…»  Впервые, детская поэма «Крокодил» (1916) была написана для сына писателя, ради отвлечения его от болезни. И уже в 1919 году издательство Петросовета (в Смольном) выпустило "поэму для маленьких детей" Корнея Чуковского "Приключения Крокодила Крокодиловича" с рисунками художника Ре-Ми. Никого тогда не удивило «появление» крокодила на улицах города. И даже то, что крокодил говорил по-немецки, ведь антигерманские настроения были очень сильны. Героем стихотворений впервые становится ребенок, который взмахнув «своей саблей игрушечной» побеждает страшилище. Но на этом его подвиги не заканчиваются. Когда горилла похитила Лялю, Ваня Васильчиков снова одерживает легкую победу, а конечные строки призывают народ к миру. Сказка Чуковского начисто отменила предшествующую немощность и неподвижность сказок, она предоставила путь для дальнейшего развития.

Четвертый пункт говорит сам за себя: «Участие детей в войне – явление противоестественное». Масштабность и значимость Первой мировой способствовало тому, что сотни добровольцев стали «сынами полков» российской армии. Над Чуковским навис призрак мобилизации. В конце 1915 года в «Ниве» вышла большая статья «Дети и война». Он писал о том, что в их детях просыпается страх и ненависть к кому-либо или чему-либо чужому, о той неизбежности, о той жестокости, которая показывается в их забавах и играх. Но Чуковский верил в лучшее, он писал, что война может научить ребенка верить в любовь, в братство, сострадание. Многим современным журналам он предлагал изображать вместо эффектного геройства, геройство подлинное, настоящее, будничное. Русская литература всматривалась в облик русского солдата, который совсем недавно был крестьянином или студентом-добровольцем, дабы увидеть, насколько война повлияла на моральный облик «человека с ружьем». «Неожиданно» долгая война обнаружила мечтательность творческой интеллигенции, ее порыв и быстрое угасание. Литература заняла достойную позицию и в вопросе о выходе России из войны.

В заключение хотим сказать, что не все страницы литературы времен Первой мировой войны раскрыты и описаны, так что для будущих историков впереди еще много работы для исследования, которые буду немаловажны как для нашего, так и следующих поколений.

VII.        Библиографический список